Бойцы зашевелились, освобождая кому-то дорогу. К тачанке торопливо шел Иван Ильич.
— Назаров, черт, вернулся-таки? — крикнул он весело. — Добре! А ведь это я знал. Не думал только, что так быстро вернетесь.
У Назарова потемнело лицо, он опустил голову.
— Виноваты, командир, — тихо сказал он. К сердцу Ладыгина подступила теплая волна.
— Ну? А я и не серчаю, — сказал он, улыбаясь. Казак поднял голову, взглянул на командира эскадрона и порывисто шагнул к нему.
— Ну, давай уж! — сказал Иван Ильич, широко разводя руки.
Они крепко обнялись.
Наступившая тишина прорвалась буйными криками. Буденновцы подхватили Ладыгина и Назарова на руки. Под веселый гул голосов и крики «ура» они высоко взлетали в воздух.
Когда Назарова поставили на ноги, он благодарно оглядел близстоявших бойцов и ударил себя в грудь кулаком.
— Ну, братва, жизню отдам! — проговорил он вдруг дрогнувшим голосом.
Он хотел еще что-то сказать, но только всхлипнул и быстро провел рукой по глазам.
Отвечая на сыпавшиеся со всех сторон вопросы, пожимая десятки рук, Назаров ощущал, как большое и радостное чувство все сильнее охватывало и заполняло его. Слезы застилали глаза, и он, как в тумане, видел вокруг улыбающиеся лица товарищей.
— Станица, здорово! — послышался знакомый голос Харламова.
— Степан! Здорово, братуха! — вскрикнул Назаров, дружески похлопывая приятеля по плечу.
— Ну, как мои там? — спросил Харламов. — Мать, отец — живые?
— Слава богу. Живут. Поклон посылали.
—. Ну, в час добрый! — Харламов огляделся и, увидев, что бойцы совсем затормошили прибывших, весело крикнул: — Ребята, да не тяните вы их за душу! Нехай отдохнут! Разбирай гостей по квартирам!
Шумно разговаривая, конармейцы гурьбой повалили по улице.
— Ты с кем на квартире, Степан? Или один стоишь? — спрашивал Назаров, когда они, свернув у церкви, стали спускаться к мостику, переброшенному через канаву.
— А мы с Лопатиным да с новеньким встали.
— Что, пополнение прибыло?
— Нет. Доброволец. Вчера до нас поступил. В этой халупе стоим, — показал Харламов на маленький домик под соломенной крышей.
Он оглянулся, подозвал шедшего позади них Митьку Лопатина и, шепнув ему что-то, легонько толкнул в спину. Обгоняя бойцов, Митька рысцой затрусил через мостик…
Назаров вошел во двор первым. У телеги перебирали сено расседланные лошади. Тут же на жердях лежали поверх потниками седла. На сложенных у плетня бревнах сидел Сидоркин. На этот раз он был в желтых ботинках с блестящими крагами, снятыми им вместе со штанами с какого-то иностранного консула еще при вступлении в Новороссийск. Подле него стоял новый «доброволец» Афонька Кривой. Они, видимо, только что беседовали и теперь, подняв головы, молча смотрели на вошедших.
— Здорово, братва! — произнес Назаров, бросив на Афоньку изучающий взгляд.
— Сидоркин! — окликнул Харламов.
— Ну?
— Взводного видел?
— А что?
— Так тебя с назначением? Сидоркин молча сплюнул сквозь зубы. Назаров шагнул на крыльцо и вошел в хату.
— Энтот и есть новенький доброволец? — спросил он у вошедшего вслед за ним Харламова.
— Он самый.
— Ну и личность у него! Страшный урода на четверть! А глаз-то будто штопором вынутый. Кто он такой?
— От Шкуро пострадавший. В плену был. Говорит, пытали его. Комэск документы смотрел. С восемнадцатого года на службе.
— Ну, ну. Все может быть…
Назаров вынул из кармана кисет и стал свертывать папиросу.
— Погоди, Василий, курить. Зараз будем обедать, — сказал Харламов. — А где ж наша хозяйка? Пойду посмотрю.
Он быстро направился к двери, но в эту минуту в сенях послышались шаги, и в хату вошла давешняя черноволосая девушка. Следом за ней появился Афонька-Кривой.
— Вот и наша хозяюшка, — приветливо улыбаясь, сказал Харламов. — А ну, лапушка, собери-ка нам- пообедать.
Девушка подошла к печке, вытащила ухватом большой чугунный котел и поставила его на середину стола.
— Сидайте, товарищи, — певучим голосом пригласила она, доставая из шкафчика миски и ложки.
Бойцы шумно расселись.
— Братцы, давай кто разливай, — сказал Назаров, принимая из рук девушки хлеб.
— Давай уж я разолью, — предложил Афонька Кривой.
— Ребята, погодить бы надо, — сказал Харламов, нетерпеливо поглядывая на дверь.
В эту минуту кто-то взошел на крыльцо, послышались торопливые шаги, и в хату вошли Кузьмич и Митька Лопатин.
— Никак опоздал? — тяжело отдуваясь, спросил Кузьмич, подходя к столу и вытаскивая из кармана бутылку. — Вот, ребята, полгода берег. Факт! Будто знал, что представится случай, — торжественно объявил он, ставя бутылку на стол.
Лопатин взял бутылку, посмотрел на свет и с опаской сказал:
— Ого, братцы, от такой штуки конь упадет.
— А казак повеселеет! — улыбаясь, подхватил Назаров. — А ну, красавица, дай-ка нам кружки.
— Дымка, что ль? — спросил Афонька Кривой, косясь на бутылку.
Кузьмич презрительно фыркнул.
— Дымка! Спирити вини ратификати называется. Понимать надо! Факт!
Харламов разлил всем, добавил из кружки воды, встал и густо откашлялся.
— Ну, братва, — начал он, держа в руке щербатую чашку, — как служил я в Питере в лейб-гвардии казачьем полку, так там офицеры на банкетах тосты поднимали. Зараз я свой тост подниму. За победу! За то, чтоб всему трудовому народу хорошо жилось на свете!
Он поднял чашку, опрокинул ее в рот, крякнул, сплюнул и опустился на стул.
Вдали послышались тонкие звуки сигнальной трубы.
— А ну, братва, навались! Седловку играют, — сказал Харламов, подвигая миску поближе. — Чего же ты не пьешь, Василий?
— А что? Я один остался? — Назаров взял чашку. — Ну, дай боже, чтобы оно насквозь прошло и не возвращалось!
Наступившую тишину нарушал лишь дружный стук ложек. Афонька жадно хлебал, отдуваясь и громко отрыгивая.
— Ишь зарыгал! Тишком не можешь? — сердито сказал Харламов. — У людей аппетит отбиваешь.
— Это из него серость выходит, завтра барином будет, — усмехнулся Митька Лопатин.
Снаружи послышались шаги. Харламов посмотрел в окно.
— Взводный идет, — сказал он вполголоса. — Давай, ребята, скорей.
Сачков подошел к хате, вскочил на завалинку и заглянул в окно:
— Обедаете? Ну, ну… Только чтоб через пять минут были готовы…
Стоя на стременах, Климов трубил сбор.
Харламов привычным движением накинул седло и повел со двора игравшую лошадь. Следом за ним вышел Лопатин.
— Ишь, леший, надулся! — кричал Афонька Кривой, ударяя кулаком по сытому брюху саврасого жеребца.
Он с силой дернул подпругу. Жеребец прижал уши, оскалился, изогнувшись щукой, мотнул головой.
— Но, но! — крикнул Афонька. — Я те кусну… Наел пузо, идол…
Конский топот, замирая, удалялся к окраине. Издали доносился припев старинной запорожской песни:
Гей, чи пан, чи пропав,Двичи не вмираты!Гей, гей, браты, до зброи!..
Афонька прислушался, накинул поводья на плетень и вбежал в избу. Не обращая внимания на девушку, которая, стоя у стола, перетирала посуду, он с деловым видом подошел к стоявшему у стенки сундуку, присел и вынул из кармана отмычку.
— Товарищок, та шо ж вы робите? — метнувшись к нему и прижимая руки к груди, вскрикнула девушка.
Афонька сверкнул на нее глазом.
— Не мешай, ну? — Он помолчал и глухо добавил: — А скажешь кому — жизни не будет! Встань здесь и замри!
Афонька открыл замок и, сделав усилие, поднял тяжелую крышку.
— Где твой батька гроши ховает? — спросил он у девушки. — Ну, говори! А не то… — Афонька с угрожающим видом потянул из-за спины карабин.
Позади него скрипнули половицы.
Он рывком оглянулся.
В открытых дверях стоял Харламов.
— Молись, гад! — сказал он, вынимая револьвер из кобуры.
Афонька, держа в руках карабин, в упор смотрел на него.
— А тебе что, больше всех нужно? — спросил он придушенным голосом.
— Выдь с хаты!
— Не пойду!
— Ну?
— Не запряг, не понукай!
— Иди! Застрелю! — Харламов поднял револьвер.
Сжавшись всем телом и не спуская с Харламова острого, как сверло, взгляда, Афонька стал крадучись пробираться к дверям.
Следя за каждым его движением, Харламов медленно повертывался. Он успел вовремя отшатнуться: грянул выстрел, пуля ударила позади него в стенку.
Афонька бросился вон, выскочил в сенцы и захлопнул за собой дверь.
Хватаясь за щеколду, Харламов услышал дикий крик во дворе, потом там кто-то упал и забился.
Он выбежал из хаты.
Назаров и Афонька, сцепившись друг с другом, тяжело и хрипло дыша, катались, грузно обминая траву.
